"Посчастливилось: ранило в голову, попал осколочек..."
Декабрь 1941 года – время, когда Красная армия под Москвой перешла в неожиданное контрнаступление против немецко-фашистских войск.
План «Барбаросса» предусматривал взятие советской столицы уже к 15 августу. Ценой огромных усилий Красная армия остановила фашистских захватчиков на подступах к Москве, а затем прибывшие на передовую дивизии из Сибири, Казахстана и Дальнего Востока нанесли вермахту сокрушительное поражение – первое за всю историю германского блицкрига. И вскоре мир облетело знаменательное сообщение Советского информбюро: «6 декабря 1941 года войска нашего фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери…» . О том, какой ценой было выиграно это сражение под Москвой – наш материал, составленный по воспоминаниям ветеранов Великой Отечественной войны, собранных на сайте «Я помню».
На фото: репортаж фоторепортера Life Маргарет Бурк-Уайт о том, как москвичи спасались от бомбежек в осажденном городе Долматов Владимир Адольфович: В октябре 1941го я попал в Московское ополчение. Я учился в восьмом классе и жил на Арбате. В один из дней всю нашу школу согнали на Потылиху, что возле Мосфильмовской улицы, во двор средней школы. Дали нам охотничьи ружья по одному на 5 человек, дали малокалиберные винтовки - тоже на пять человек одну, и еще дали пять сабель. Все! Формы никакой не было - кто в чем пришел, в том и пошел воевать. Командиром нашего подразделения был наш преподаватель по литературе - красивый мужик, добрый. АБЗАЦ_____000000 Отправили нас по Можайскому шоссе в Жуковку, к которой уже подходили немцы. Мы там расположились в лесу, в 2-3 километрах от шоссе. Вдруг, услышали гул танков. Послали разведчиков. Когда они вернулись, стало ясно, что немцы прошли на танках мимо нас и остановились, а их подразделения оцепляют близлежащие деревни. Командир вызывает меня и говорит: "Володя, тебе надо прорваться в Москву и сообщить, что мы в окружении, и что сопротивляться мы не можем, поскольку оружия у нас нет. Бери мотоцикл и дуй в наш военкомат". У нас был мотоцикл "Красный Октябрь", и я был единственным в школе, кто умел на нем ездить.
Оказалось, что деревню, через которую мне надо было проехать, уже заняли немцы. И вот я еду и вижу - стоит группа немцев, человек 5-6, о чем-то говорят. Останавливаться уже поздно, и я, прямо как завороженный, еду на них. Они повернули головы, посмотрели на меня, но не среагировали. Потом кто-то чего-то крикнул, я страшно перепугался, дал по газам и стал вилять на мотоцикле. Они пустили очередь, но не попали. Вылетаю из этой деревни в лес, и - сразу в дерево. И когда я шлепнулся об это дерево, вилка у мотоцикла согнулась, и я пешком пошел в Москву. Пришел в военкомат уже ночью: - Я из ополчения. Наши окружены. Сопротивляться нам нечем. - Говорю я. - Ты откуда сам? - Говорят мне. - С Арбатской площади. - А родители где? - Там. - Ну, иди домой.
Все. Я пошел домой. Мама обрадовалась, что сын живой вернулся. Короче, из этого ополчения никто не вернулся. Всех перебили.
Свердлов Лев Соломонович: В октябре 1941 года все военное училище было выстроено на плацу учебного лагеря и нам объявили, что по приказу командования мы отправляемся на фронт, на защиту столицы. На фронт были отправлены только курсанты, а постоянный преподавательский и прочий состав остался в Киргизии. Так была сформирована 40-я особая стрелковая курсантская бригада.
Тогда было не до митингов. Внешне мы были спокойны. Я не могу назвать наше моральное состояние подавленным, скорее наоборот . Слишком многое было в том момент поставлено на карту, решалась судьба страны. Правильно говорят - Родина или смерть. Достаточно добавить одну деталь. Из Киргизии до Москвы мы ехали в эшелонах по "зеленой улице" всего за три с половиной дня (была только одна большая остановка, за Кзыл-Ордой, на станции Челкар, наш эшелон стоял три часа, проводили выводку коней), и за это время в бригаде не было ни одного отставшего или дезертира.
Затем мы высадились из вагонов на станции Павшино и пешим маршем дошли до Нахабино. Там в округе есть такое место - Дедовская Фабрика, и в пятистах метрах от него находилась передовая. Нас уже ждали отрытые траншеи в полный рост, готовые землянки, только что самое страшное, людей в них не было! А
Никого! Ни единого солдата... Мы ничего не могли понять.
Если бы у немцев были свободные боевые части, то они через этот "коридор", еще до нашего прибытия, прошли бы на столицу - как "нож в масло"... Справа от нас находилась деревня Оленино, всего домов двадцать, но местные жители уже покинули эту деревушку. Мы прибыли из Средней Азии на фронт в ботинках с обмотками, в пилотках и буденовках, в кургузых шинелях с курсантскими петлицами, а кругом уже лежал снег и как раз ударили морозы под сорок градусов.
Мы мерзли как собаки, и вдруг первого декабря нам привезли зимнее обмундирование: теплое нижнее белье, ватные брюки, шапки-ушанки, варежки на меху, и это спасло многих от обморожения, мы сразу повеселели. Кормили нас на передовой хорошо, давали гречневую кашу с мясом, горячий чай, а "наркомовскую" водку наливали прямо в котелок. Так что - " живи - не хочу".
Днем было тихо, а ночью немцы методично обстреливали наш передний край из артиллерийских орудий, каждые пять-десять минут на позициях роты разрывался очередной снаряд. Так днем мы отсыпались в землянках, а ночью - "вынужденно бодрствовали, благодаря немецким артиллеристам"...
Первая стычка с немцами у нас произошла 1 декабря. Я находился на КП роты, как вдруг в районе позиций второго взвода поднялась стрельба. Ротный мне приказал: "Беги ко второму взводу, выясни, что случилось?!". Я пробежал вперед сто метров от КП и увидел, как немцы пытаются атаковать. Курсанты своим огнем не давали немцам приблизиться вплотную к траншее. Я тоже стал стрелять, и это были мои первые выстрелы по врагу.
Не наблюдалось никакой паники, все курсанты спокойно и прицельно стреляли по немцам. Все таки выучили нас за несколько месяцев воевать толково, на совесть. У нас в этом бою было всего трое раненых .
Мы начали наступать восьмого декабря. На рассвете, без артподготовки, без криков "Ура!" или "За Родину, за Сталина!", спокойно встали из траншей и цепью пошли на немцев. По нам открыли бешеный огонь, буквально - лавина огня, казалось, что нити "трассиров" прошивают каждый сантиметр на поле, по которому мы шли в атаку...
Все залегли. Ротный приказал: "Короткими перебежками! Вперед!". И бойцы, по приказу Кузьмина, под сильнейшим минометным и пулеметным огнем, стали продвигаться перебежками. Я переждал серию разрывов мин и чуть отстал, потом кинулся вперед, и увидел ротного, а рядом с ним Сему Пасхавера и одного курсанта-узбека. Подполз к ним, еще спросил про кого-то, где, мол, и Кузьмин ответил: "Ранен. Санитары уже унесли". Мы лежали под огнем и, казалось, что время застыло... Пасхавер вытащил из кармана два сухаря, поделил на всех, и мы стали ждать хоть какой-то развязки. И тут мы увидели, что справа от нас в атаку поднялась группа бойцов в черных шинелях, возможно это были моряки , и вдруг мы осознали, что в этот момент огонь по нам прекратился, немцы отвлекли все свое внимание на атакующую на фланге группу. Кузьмин встал в полный рост и крикнул: "Ребята! Вперед!!!". И все, кто еще был жив, кинулись к немецким траншеям. Залетели в первую траншею, навстречу немец с автоматом, и Пасхавер его заколол штыком. Стали продвигаться по ходам сообщения, стреляя на ходу. Я в одной руке держал саперную лопатку для рукопашной, так в нее попали две пули, одна пробила рукоять, а вторая железо. И тут меня как "дубиной ударило", я упал. Кровь течет по лицу. В голову попали осколки, я посмотрел на кисть руки, а она в клочья. Пасхавер меня перевязал. Сзади подползли санитары, положили меня на волокушу и стали тащить к дороге. В это время рядом разорвалась мина и я получил еще один осколок в спину. Санитары меня тянули, а я смотрел на заснеженное поле, по которому мы на рассвете пошли в атаку. Все поле было забито трупами бойцов нашего батальона...Это было жуткое зрелище, ... не передать словами...
Столько убитых, что до сих пор тяжело это вспоминать...
Кровь из руки била фонтаном, когда меня приволокли к дороге, на которой стояла колонна санитарных автобусов. Привезли в санбат, и на второй день туда пришел старшина нашей роты и принес документы раненых курсантов, которые перед атакой все бойцы роты ему сдали на хранение. Он отдал мне мой диплом и комсомольский билет, а вот была ли у меня тогда красноармейская книжка?- уже не помню. На наш вопрос - "Как ты нас нашел, откуда узнал, где мы находимся?" - старшина ответил уклончиво - "Ребята подсказали". Старшина рассказал, что нас выручили лыжники, зашедшие с правого фланга к немцам в тыл и отвлекшие их огонь на себя, а иначе, весь бы наш батальон перебило. Потом он мне сказал - "Пасхавер погиб. Ему мина попала прямо в грудь. На куски разорвало"...
Тяжелораненых привезли в госпиталь в Москву, здесь мне сделали первую операцию, потом переправили в госпиталь в Иваново, откуда нас санпоездом отправили на станцию Васильево, что находится в 50 километрах от Казани, в госпиталь №4088. Здесь я пролежал четыре месяца. Начальником госпиталя был бригадный врач Розенблит, а комиссаром - старший политрук Краснобаев, который пришел к нам сразу же, в первый день после нашего прибытия в госпиталь, записал все данные и адреса, и лично послал нашим семьям письма, в которых сообщил про каждого, что - "раненый красноармеец такой-то находится на излечении в госпитале". Благородный поступок. В начале марта я прошел повторную операцию, меня прооперировал известный хирург, профессор Михаил Моисеевич Ищенко, и я был выписан из госпиталя в запасной полк, дислоцированный под Казанью. Раненая рука выглядела "впечатляюще", торчала голая кость, обрубок фаланги , и когда в ЗАПе какой-то лейтенант "оскорбился", почему я , стоя перед ним, держу руку в кармане шинели!?, то я вытащил ее и поднес прямо к его лицу, - на, смотри - и у бедного лейтенанта сразу в глазах потемнело.
Лихтерман Матвей Цодикович: Все что творилось в 1941 году можно охарактеризовать одним коротким словом - «мясорубка»... Перед первым боем объявили - немцы высадили парашютный десант, их мало, покажем немцам «кузькину мать»! А на нас танки пошли!...Все время нас гоняли по лесам взад -вперед. Тянем орудия на лямках, занимаем позиции. Немцев не видим, куда-то стреляем, а через час получаем новый, еще более бестолковый приказ. Бой кончается, кто живой - тех сразу перебрасывают на новое место. В конце июля уже стреляли только с открытых позиций. В июле была страшная жара, пить хотелось смертельно, а рядом с нами ни ручейка, ни речки. За три недели боев, мы ни разу не видели полевой кухни. Что сам найдешь, тем и питаешься. Потери наши были просто невыносимыми. Трупы никто не хоронил. Тела убитых складывали в «стоги», ложили трупы по 5-7 тел, один на другой. «Стоги» шли рядами, через каждые 20-30 метров, и мы даже не пытались считать эти «горы», так их было много, чуть ли не до края горизонта...Вонь дикая, трупы разлагаются. И каждый день нас бомбят и бомбят и бомбят!. Не было спасенья от немецких самолетов. Рыли ровики, щели, а толк от них небольшой. Зенитчиков своих проклинали. Мазилы! Хоть бы одного немца-бомбера завалили, так нет. Наши ТБ-3, идущие на бомбежку, немецкие зенитчики сбивали с третьего снаряда. Это я лично видел несколько раз. Политрук батареи придет ночью: «Приказ генерала Жукова! Ни шагу назад!», а мы даже не знаем, где вообще находимся, что происходит слева и справа. Связь телефонная перебита, какая к черту корректировка огня!
Через три недели от двух батарей осталось одно орудие, и девять человек, и то, из нашего взвода -только Якименко и я. Представляете, какие были потери в стрелковых ротах, если из артиллеристов в строю оставалось девять из 70 человек... Заняли огневую позицию. Разрывные пули по щитку орудия щелкают... Снарядов у нас было всего четыре ящика. Слышу крик -«Танки!». Стрельба из «сорокопятки» ведется с колен. Я приподнялся взглянуть на поле боя. Вдруг, удар в грудь с правой стороны. Осколки от танкового снаряда. А я даже разрыва не услышал... Ребята перевязали, до санбата я умудрился сам дойти.
Новиков Юрий Николаевич: Что характерно для боев под Москвой - это бесконечное количество листовок. Немецкая авиация бросала не только бомбы, но и агитацию, довольно обильную; листовка разрешала переход через фронт, тебе как пленному немцы обещали золотые горы. Но никто в это не верил, мы были все-таки, во-первых, артчасть, во-вторых, курсанты. А вот третья часть нашего училища участвовала в военном параде 7 ноября 1941 г. на Красной площади, а мы, большая часть, участвовали в это время в боях. Вообще-то мы отходили раньше пехоты, но встречались с отступавшими - наши солдаты очень понуро шли. И вот что интересно: бомбежки были, но под контрбатарейный немецкий огонь мы не попадали. Во время бомбежки огня мы не вели, прятались; мы были будущими офицерами, поэтому нас старались беречь. Бомбежка продолжалась 20-30 минут, потом уже самолеты улетали, и мы снова начинали артогонь. Служба оповещения действовала хорошо, потерь у нас было немного, но матчасть выходила из строя. Когда после двух месяцев ожесточенных боев мы вернулись, у нас сохранилось 90% личного состава. Произошло это так: мы уже твердо знали, что дальше отступать не будем, 41-й км под Москвой, был приказ "Ни шагу назад". Еще снег выпал, холодно, мы в шинелишках, в яловых офицерских сапожках, и вдруг к нам приходят части и приказывают, чтобы мы покинули позиции. Мы сначала сказали, что не уйдем, но они пояснили, что заменяют нас. Это были сибиряки - в полушубках, в валенках, с новой техникой. И вот, представьте себе, они нас заменяют, а мы садимся в эшелоны и едем через Москву.
Город представлял собой страшную картину - мы не узнали столицу через 2 месяца нашего отсутствия: надолбы, везде все говорило о том, что Москва готовилась к уличным боям. Печальные и черные дома и от непрерывных бомбежек, и потому что пожары возникали постоянно.
Душанский Нахман Ноахович: Наш командир , пожилой полковник Железняков, бывший «латышский стрелок», сказал, что в тяжелое для страны время, когда враг стоит у ворот Москвы, товарищ Сталин изъявил желание, чтобы его и правительство охраняли «прибалтийские чекисты», как в свое время Ленина и Кремль охраняли надежные и преданные Советской власти части латышских стрелков . Для нас это была высокая честь. Нам выдали автоматы, и на спецпоезде повезли в Москву.
В столицу мы прибыли только первого ноября 1941 года, так что, свидетелем знаменитой «московской паники 16-го октября» - я не был.
И прямо с вокзала нас бросили на охрану периметра Кремля. Всем нам выдали новые белые полушубки, валенки, проверили наше оружие и боекомплект, и кинули прямо на камни , у кремлевских стен, для защиты от возможного немецкого десанта. Шесть суток мы находились под открытым небом. Погода была нелетной , город не бомбили. Горячее питание, горячий чай нам приносили прямо на посты. Каждый день сообщали новый пароль и отзыв.
И так продолжалось до парада 7-го Ноября. На параде мы уже стояли в оцеплении Красной площади, это даже видно в кадрах кинохроники.
Видел ли я Сталин, спрашиваете? Близко - нет, видел примерно за 150 метров, только фигуру. Восьмого числа нас привели в Центральную школу НКВД, что находилась напротив клуба МВД, дали выспаться, организовали нам баню. А потом сказали - «Все , спасибо! А теперь вы поедете учиться и работать». И привезли нас в район пехотных курсов «Выстрел».
И здесь мы всю зиму сорок первого года рубили лес. Заготавливали дрова для отопления, каких - то ведомственных и правительственных зданий. Представляете : «чекисты - лесорубы». Кормили очень скудно, там мы под снегом искали мерзлую сгнившую картошку и свеклу с неубранных полей. По воскресеньям нас возили в Москву , в баню. Заготовленный нами лес везли в город по узкоколейной железной дороге. Многие из нас неоднократно подавали рапорты с просьбой об отправке на фронт в свои национальные части или о заброске в немецкий тыл, писали письма лично Калинину, но все получали один стандартный ответ - «Придет время, мы вас отправим на передовую! А пока….». Вспомнили серьезно о нас только весной 1942 года. Вернули в школу НКВД и тут начались настоящие занятия. В первую очередь нас учили русскому языку, а потом пошли уже основные дисциплины. Среди наших лекторов были Вильгельм Пикк, руководитель немецкой КП, сын Свердлова и много других известных людей. Часть из наших курсантов забрали в распоряжение Штаба Партизанского Движения, а нас прикрепили к Разведуправлению. Я тоже был должен уйти с группой десантников в немецкий тыл для развертывания агентурной и партизанской деятельности, но на решающей комиссии один генерал из серьезного ведомства меня забраковал, высказав следующее мнение - «Как, по вашему , этот человек сможет работать в немецком тылу? Внешне - типичный еврей, картавит, да еще, наверное, с обрезанием. Его же на вторые сутки вычислят. А простых подрывников мне и так хватает!»
Почуенков Александр Ефимович: Мы держались под Вязьмой почти до осени 1941-го, понесли большие потери, в том числе и безвозвратные, то есть, много человек было убито. А потом немцы нас окружили плотным кольцом. По разговорам нам было известно, что сюда стянулось около пяти немецких дивизий. На опушке леса стояло три наших батареи. Седьмую батарею, что находилась в центре, противник ночью почти всю уничтожил. Наши две батареи (наша восьмая и девятая) находились сбоку и все еще держали оборону. Положение с каждой минутой становилось все больше безвыходным. И тут я заметил, что мой наводчик погиб, ему угодило куда-то в грудь или в голову. Пришлось действовать по обстановке.
Потом, когда в связи с окружением к нам вплотную приблизились танки, какой-то политрук во весь голос закричал: "Товарищи солдаты! Давайте отбиваться и стоять до последнего. Бейте немцами прикладами". Но тут потери наши увеличились. И тогда заместитель командира нашей батареи, мой друг Костя Кузнецов, который, как я потом узнал, был коренным жителем города Ярославля, предложил: чтобы не сдаваться в плен, давайте наискось, а не прямо отходить.
Его никто, за исключением меня, не послушал. Мы с ним стали выбираться по кустарникам, зарослям, болотам. И так почему-то вышло, что все, кто не послушались нас - угодили к немцам в плен. А я вышел и пробрался почти до самой Москвы, до города Калинина.
Чтобы не попадаться немцам на глаза, днем где-то прятались, а ночью пробирались. Помню, в какую-то ночь подошли к какому-то домику в деревне, которая располагалась неподалеку от города Доргобужа, и принялись стучать. Но никто нам так и не открыл. Как будто никого там и не было. Мы долго и упорно ломились, потом не вдержали и громким голосом заговорили (видно, забыв о всякой опасности): "Открывай, русские солдаты пришли!" После этого видим: выходит какая-то женщина и стоит ни живая, ни мертвая перед нами. Оно и понятно: люди в то время были до предела запуганы оккупантами, чинившими в деревнях настоящий произвол, боялись даже лишнего слова сказать. Вот и тетка тоже говорила с нами шепотом: "Что вы так?! Немцы недалеко". Правда, в самой деревне их не было. Но она пригласила нас к себе домой, покормила. А так как мы были одеты в военную форму, то попросили дать нам гражданскоую одежду. Ведь не очень-то хотелось с нашей-то военной формой напрямки угодить в лапы к фашистам! И женщина выдала нам одежду: обоим нам - брюки, потом, из зимнего - пальто (досталось мне) и полушубок (достался Кузнецову). Мы оделись, поблагодарили тетку за заботу и радушный прием, после чего отправились дальше в путь. Заходили в деревни, просились на ночлег и прятались, потом дальше шли. Получалось по-всякому. Часто шли голодными и обессилевшими, почти еле передвигали ногами. Но набирались сил и шли дальше. Ели что попало: и лук, и картошку, и капусту. Спрашивали всех только одно: "Дорога на Москву! Как туда пробраться?"
Но вот, как-то однажды зашли в очередную деревню, постучались в дом, и нам там сказали: "Немцы в деревне!" Вдвоем идти не рискнул: мало ли какие подозрения могут возникнуть? Договорились так: Костя сходит на разведку, разберется, что к чему, а утром придет за мной. Но оказалось, что с этого момента наши пути, собственно говоря, навсегда и разошлись. Утром я его прождал несколько часов, но он не пришел и я решил сам выбираться. И пошел через деревню в гражданской одежде. Встретились по пути даже фашисты - насколько я себе уяснил, это была финская конница. Когда они проходили мимо меня, один из них на своем ломаном русском языке вдруг спросил: "Зубы целы? А ну-ка открой рот. Сколько лет?" Я не был дурачком, прекрасно понимал, что они ищут людей, которых можно было бы отправить в армию, ищут также и солдат нашей армии, скрывающихся после окружения. Поэтому прикинулся малолетним несмышленышем, показал на пальцах десять и пять, то есть, будто мне пятнадцать лет. И они отстали.
Жидков Ростислав Иванович: Когда объявили войну нас погрузили в эшелон и мы поползли на фронт. С песнями через Москву. Встречали нас с криками "Ура! Через 2 недели в Берлине будем!" Только выехали за Москву - начали попадаться разбитые платформы, беженцы, эшелоны с ранеными. Петь мы перестали - насторожились. А потом за Ржевом нас высадили, и мы вошли в лес. Там рядом кавалерийский полк стоял. Первый налет Ю-87х. Я не помню, как я влез в поленицу, которая там стояла. Долбили нас минут 20. Волнами. Вылез - гарь, дым. Особенно тяжело было смотреть на бьющихся лошадей. Вот так началась моя встреча с войной.
Первые недели четыре как в тумане - ничего не помню. Наш народ православный ни хрена себя не жалел. Заставляли? Комиссары и энкаведешники?! Да брось ты! Да, если кто побежит - я сам пристрелю! Я комбат! У нас в дивизионе 250 человек по штату, один контрразведчик и два комиссара. Кого они могут заставить?
Востров Владимир Борисович: Я родился в августе 1924 года в городе Ярцево Смоленской области. До войны успел закончить 8 классов. Через пять дней после начала войны из комсомольцев -добровольцев был создан истребительный батальон. Наш район немцы усиленно бомбили и задачей "истребителей" была охрана двух ближайших железнодорожных мостов, борьба с диверсантами и немецкими десантниками, а также патрульная служба.
Пехота - это почти верная смерть! В пехоте никто от своей горькой судьбы не ушел... Мне очень сильно повезло, что долго продержался в пехоте на передовой. Расскажу вам про свой последний бой там.
Передовая под Оршей. До немецких позиций 400 метров. Сидим в окопах в обороне. Огонь разжечь нельзя. Раз в день кормили холодными щами и давали сухари. Вдруг нас сняли с передовой, отвели в тыл на 10 километров, дали помыться. Всем сменили обмундирование. Выстроили и зачитали приказ о наступлении.
Утром, после артподготовки, мы пошли в атаку. Не успели пройти и ста метров, как над полем боя моментально появились немецкие пикировщики и началась дикая бомбежка. Назад отойти мы не могли, а оставаться на нейтралке означало обречь себя на быструю смерть от немецких авиабомб. Рванули вперед, через колючую проволоку, через минное поле, под огнем немецких пулеметов и минометов, под свист и разрывы падающих на нас бомб.
Первую линию траншей захватили. Сразу приказ -"Вперед! Не останавливаться!". У меня заклинило автомат. Я присел вынул затвор, протер его и побежал дальше вперед. До немцев оставалось 50 метров, когда внезапно я почувствовал сильный удар по ногам. В левое колено попал крупный осколок мины, разорвавшейся неподалеку. В который раз мне повезло. Весь мой "сидор" был полон осколков, шинель изрешечена, а мне достался только один крупный осколок и несколько мелких... Товарищ оттащил меня в свежую воронку и перевязал. Я пополз в наш тыл, опираясь на автомат. Выходить из боя без оружия запрещалось даже раненым.. Попадаю в санбат. Оттуда, на подводах, нас привезли в полевой госпиталь, расположенный в смоленском лесу. Сотни раненых лежали на голой земле и ждали своей очереди в хирургические палатки. Работа медиков ничем не отличалась от заводского конвейера, но у нас народ терпеливый. Зубами скрипит, но все равно держится.
Степенский Александр Борисович: Немцы когда к Москве подходили, по тревоге подняли один батальон сержантов (мы к этому времени шесть месяцев уже отучились) и перебросили в город Балахна Горьковской области, там во дворце культуры бумажного комбината формировалась наша 29-я бригада, я был в первом батальоне. И после формировки на оборону Москвы нас бросили, в район Дмитрова, туда мы марш пешком шли. Уже морозы стояли, сильные, до минус тридцати доходило, но мы были хорошо, тепло одеты: телогрейки, теплое белье байковое, портянки тоже байковые, валенки, шапки-ушанки и подшлемники полушерстяные. Мы были хорошо одеты, не то что немцы - они вообще не были готовы к зиме, потом мы их видели замерзших. Сделали окопы, выдолбили позади окопов такую яму - мы называли её Волчья яма, прикрыли выход из неё, чтоб дым выходил, маскировку чтоб не нарушать, и грелись по очереди: трех-четырех бойцов оставляли в окопах у пулемета, остальные шли в эту яму. Раскладывали на полу костер и у многих, как сейчас помню, полы шинелей тлели и становились рыжие и с валенками то же самое происходило.
Помню, смеркалось, мы поднялись вверх: стоит противотанковая пушка сорокапятка, полный расчет при ней, старшина командир и редкая цепочка бойцов впереди, а за ней танки стоят, немецкие. И никто огня не открывает - ни они, ни наши, выжидают все. Часов в пять вечера, как стемнело, они пошли вперед: десантники на броне сидят, а танки не из пушек, а из пулеметов бьют трассирующими пулями. Если б я был высокий и плечистый - остался бы там, такой сноп пуль возле меня пролетел. Все наши, кто были - в этот овраг, что неподалеку, и раненых ходячих тоже, а в деревне уже немцы, оттуда как раз та разведывательная группа и вышла, мы-то думали, что там наши! А они ракетами в воздух вжик, вжик! Куда нам деваться? Пошли по оврагу. Тут я понял, почему они из пушек танковых не били - потому что мог быть перелет, по своим бы попали.
Петухов Пётр Михайлович: Перед праздником 24-ой годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции я получил приказание от командира батальона капитана Пивоварова: завтра утром, в случае отхода наших частей и наступления противника, мост на Можайском шоссе, в районе деревни Копань, взорвать. Я спросил комбата, кому конкретно поручить выполнить эту операцию? Он сказал: "Командир дивизии приказал поручить взорвать мост командиру 2-й сапёрной роты лейтенанту Петухову, так как он имеет опыт боёв на Халхин-Голе, а неопытному поручать такое дело нельзя. Это главное стратегическое направление немцев на Москву". Я ответил: "Слушаюсь, задание будет выполнено". На следующий день, рано утром, взяв с собой подрывную машинку и необходимые принадлежности, я пошёл с ординарцем и пулемётным расчётом с ручным пулемётом для прикрытия по Можайскому шоссе в Копань. Погода была ненастная, на дороге непролазная грязь. Артиллерия, как с той, так и с другой стороны, молчала. По прибытии к мосту, я указал место для пулемётного расчёта, для нашего прикрытия в момент взрыва и при отходе. Затем проверил заряды на береговых опорах и на мосту, исправность сетей, электрической и огневой. Проверил проходимость электросети, её сопротивление омметром. Всё было исправно и готово к взрыву моста. Мы дооборудовали подрывную станцию и стали следить за обстановкой. Артиллерия противника начала вести огонь, в ответ стала вести огонь и наша артиллерия. Вскоре мы увидели отход наших стрелковых подразделений по опушке леса от Дорохово в направлении Минского шоссе. Впереди нашей подрывной станции стоял расчёт 120 мм гаубицы. Командир орудия скомандовал: "Огонь по пехоте противника!". Я закричал им: "Что вы делаете, это же наша пехота отходит!" и тогда командир орудия скомандовал: "Отставить!". Видимо, он не разглядел, чья пехота, и подумал, что немцы наступают. Оказалось, наши отходят. Отход на более выгодные для обороны позиции был предусмотрен командованием, они готовились заранее, на рубеже Крутицы- Нарово-Осаново.
Стрелковое подразделение, которое только-что отходило, заняло оборону на высотах левее нас 250-300 метров. Тут я увидел - из Дорохово по Можайскому шоссе идут три танка. Потом, в д.Копань, они пошли по задворкам, маскируясь в садах. По Минскому шоссе шёл танк с крестом на борту, ведя пулемётным огонь по нашей пехоте. Справа от нас метров 200 идёт ещё один немецкий танк. "Он далеко не пройдёт, застрянет в болоте" - подумал я. Танки, идущие по Минскому шоссе, могли пройти ещё километр, не больше, и должны наткнуться на большое препятствие. Вчера мы взорвали большой заряд в 300 кг, заложенный в водопропускной трубе под шоссе. Сейчас основное моё внимание на танки, которые находятся в д.Копань. Смотрю - головной танк вышел на край огорода крайнего к нам дома и остановился в метрах 50 от моста. В этой обстановке я решил взрывать мост. Резко поворачиваю ключ подрывной машинки. Взрыва нет. Повторяю, ещё резкий оборот ключа - взрыва нет. Видимо, где-то осколок перебил электропровод, или идёт замыкание на землю в результате дождя. Взрываем огневым способом - и через 10 секунд мощный взрыв. Вверх летят чурбаки от брёвен и щепки, комья земли, облако пыли и гари. Танк лязгнул гусеницами. Убедившись в полном уничтожении моста, я сказал ординарцу, чтобы он прикрыл мой отход огнём и затем следовал за мной, и сам стал по-пластунски отходить по кювету, в нём вода и грязь. Прополз метров 20, силы иссякли и я встал на ноги и пошёл быстро по кювету. Вдруг выстрел из танкового орудия, по мне, снаряд пролетел слева и ударился о твёрдое покрытие шоссе, рикошетировал и, не взорвавшись, полетел дальше. Оказался бронебойный снаряд-болванка, приготовленный для стрельбы по нашим танкам и бронемашинам. Я продолжаю идти и жду смертельного удара по мне. Главное - приказ выполнен, дело сделано, танки, идущие по Можайскому шоссе, остановлены. Второй выстрел, и опять снаряд-болванка пролетел слева и, не задев меня, тоже ударился о шоссе впереди меня, рикошетировал и, шурша, полетел дальше, в лес. Я подумал, что немцы, ведя огонь по мне, не выносят точку прицеливания вправо, так как я иду по кювету дороги с поворотом вправо. Теперь я учту это при движении. Две смерти пролетели мимо. Ну, теперь третий снаряд. Как говорят на фронте - третий это мой, и я морально и физически приготовился к удару-смерти. До спасительной воронки от 500 килограммовой авиабомбы остаётся несколько шагов. Через 3-5 секунд я резко делаю движение вправо и почти сразу пулемётная очередь из танка трассирующими пулями пролетает слева, едва не зацепив меня. Пули рекошетируют от шоссе и летят в беспорядке, я проводил их взглядом, сделал ещё шаг и упал в воронку от авиабомбы. Третья смерть прошла мимо. Я лежу, приходя в себя. Меня спас поворот дороги вправо - моё смещение при движении вдоль дороги не учли немцы, ведя огонь. Через минуту я встал на колени, чтобы посмотреть, где мой ординарец Иванов, что с ним. Надо его выручать. Только я поднялся, как он через меня прыгнул в воронку. В это мгновение я увидел, как головной танк уже ведёт пулемётный огонь по пехоте, что левее нас на 250 метров. Видимо, немцы в танке увидели меня падающим после пулемётной очереди и сочтя, что я убит, перенесли огонь на нашу пехоту.
Мы минуты 2-3 отдохнули и пошли перебежками по кювету Можайского шоссе к следующему мосту в полутора километрах от нас, который тоже нами подготовлен к взрыву. Нашего пулемётного расчёта на том месте, где я их оставил для прикрытия, не оказалось. Оказалось, их взял командир стрелкового подразделения, которое оборонялось на высотке. Идти к ним во время боя я не могу. Я отвечаю за взрыв мостов и мне ещё неизвестна обстановка в районе второго моста. Неизвестно, куда успели пройти немецкие танки, которые шли по Минскому шоссе и на правом фланге. Дойдя до моста, я увидел двух своих солдат, его охраняющих. Старший доложил, что на посту всё в порядке - и тогда мы облегчённо вздохнули. Оказывается, танки противника и его пехота остановлены огнём нашей артиллерии, пехотой и активными действиями сапёров. Наши перешли к обороне.
Егоров Иван Викторович: Это было 20 декабря 1941 года. Так получилось, что мы расположились на одной стороне реки под Волоколамском, а немцы - на другой. И тут наши офицеры говорят: "Завтра будет немец артподготовку проводить в 2 часа 40 минут где-то. Он уже к параду в Москве готовится...". Ну мы продолжали стоять у реки и с немцами отстреливаться. Вечером нас стояло у реки человек пятьдесят утром - где-то десять.
И вдруг около нас стали проезжать наши кавалеристы. Мы стали среди них своих земляков искать. Я спрашиваю: "Кто с Украины?" Один молодой солдат кричит: "Якой там Украина? Меня соринкой поймали, в милицию-военкомат привезли и иди, говорят, защищай Москву". Этих кавалеристов посадили всех на неподготовленных лошадей. У этого вояки, который со мной заговорил, лошадь оказалась без седла, а у самого у него ноги были длинные, - он чуть ли не до земли своими пятками доставал. Этих кавалеристов спрятали где-то в лесочке, а мы пошли земляков спрашивать. Тогда мы оборону еще держали. И вдруг к нам подъехали три какие-то странные машины. На "горбу" была какая-то арматура, все прикрыто брезентом. Смотрю: выходит лейтенант с эмблемой автомобильных войск, а с ним - какой-то полковник. Ну не будешь же среди офицеров спрашивать земляков, стыдно да и боязно как-то. Спрашиваю своих офицеров: "Что это?" А те отвечают: "А это пекарня. Завтра хлебом будут вас кормить". Но какая там, подумал я, пекарня, когда у машин одни офицеры? Как оказалось, это были первые боевые машины "Катюши". Уже под Брянском они стали применяться в массовом количестве. А тогда, 15 декабря 1941 года, их только испытывали на Московском направлении. Тогда в тот день немец провел артподготовку. Она длилась полтора часа. Тем временем его пехота готовилась форсировать Оку. В этот момент заработали наши "пекарни" - вот эти самые "Катюши". Немец не выдержал, передал нам: "если не прекратите кидать термитные снаряды, я газа применю".
После этого массового применения "Катюш" наступление у немцев сорвалось. Последнее их наступление, кстати, было там, где как раз я находился. И начали они отступать. Наши кавалеристы их преследовали. В основном, конечно, нам помогла тогда суровая зима. Ведь немцы абсолютно были не подготовлены к зиме: у них не было зимней смазки ни на оружие, ни на танки, ни на машины. Не было у них и зимнего топлива. В общем, побросали они технику. А потом мы стали гнать немцев до самой Вязьмы. И там, как оказалось, надолго застряли. Можно сказать, на целых полгода. Мы еще удивлялись, говорили: "Как же так, немец вперед бежал и бежал, и вдруг его остановил напор нашей армии? Когда у них была уверенность, моральный дух...". Так мы разбили миф о непобедимость немецкой армии.
Федюнин Иван Васильевич: Привезли нас из военкомата, распределили по отделениям. Нас не одевали, ни присяги, ничего, даже винтовки в руках не держали. Занятий никаких, правда, вывозили в поле подбирать трофеи. Пришли мы туда: немцы лежат убитые, оружие брошенное - бой был удачным. Вдруг прибегает связной. Команда- всех на построение. Нас быстро собрали в расположении полка, у штаба, в центре города. Смотрим, стоит строй одетых солдат. Нас тоже строят. По ранжиру. Отсчитывают тридцать человек, кто ростом повыше. Тех, кто пониже, назад, а остальных на склад - одевать. Оказывается в той команде, которая построилась человек 600-800 (проще говоря, целый эшелон воинов), не хватало 30 человек. Нами, кто ростом повыше, пополнили. Прибежали быстро одеваться. Гимнастерок не хватило, шинелей нет. Короче говоря, дали обмотки, теплые штаны, теплое белье и плащ-накидку. Шапку, конечно. Ремень белый тесемочный и подсумок. Оружия не досталось. Быстро в строй, в хвост этого построения. Впереди оркестр. На железнодорожной станции уже стояла платформа. Так попал я в 287-ую стрелковую дивизию, 3-ей Армии. И сразу в окоп - под Мценском.. Фронт стабилизировался, на одном берегу реки Зуши стоят немцы, на другом - мы. Все сковано льдом. Через два дня будем наступать. Старшина у нас был боевой, кадровый. Сказал, кого убьют - у того взять оружие. Таких безоружных в роте трое было. Рота человек 25. Не по штату. Одним словом, время назначили. Говорят, артподготовка будет. Где-то там пушки постреляли. Ракета красная - и вперед. Мы встали; немцы ударили из пулеметов и минометов. Мы залегли и стали отползать назад, в те окопчики, в которых сидели, в снег фактически. Мне посчастливилось: ранило в голову, попал осколочек.
Лобанова Октябрина Никитична: В октябре-ноябре 1941 года мы вместе с отрядом детдомовских вышли на Москву, Ржев, Псков - там было большое скопление немецкой техники. Отряд - 75 человек, а в Москву пришли только 17 человек. Мы вышли из Ленинграда, и шли на Москву через Пулково, потом прошли всю Ленинградскую область, вышли на озеро Ильмень, - и там нас разбили... Мы должны были выйти на Ржевское направление ЖД, на коммуникации немецкой техники. Но мы попали в окружение. Мы еще грамотными не были! Нам дали путь, мы выходили из окружения, и только пошли, а там уже полно немцев. На озере нас окружили.
Но мы пошли не по Ржевской дороге, а пошли по Калининскому направлению. В Сычах я только слышу, кто-то меня поднимает, говорит: "Девочка! Ее в санчасть надо". А в ноябре месяце я попала в корпус Доватора, во 2-й Гвардейский кавкорпус. Если конница летит, танки боялись!
Доватор погиб благодаря Жукову. Он был тяжело ранен, температура, начиналась гангрена пальцев. Корпус никак не могли реку перейти. Приехал Жуков: "Ты не хочешь, притворяешься!" Жуков был очень грубый. Доватор больной, с высокой температурой поднял весь штаб, и все там погибли. Погиб Овчинников, адъютант Плеер, великолепный человек. Доватор повел бойцов в бой и первый погиб... Похоронили его вместе с Панфиловым и Быстровым, за воротами Новодевичьего кладбища.
Ноябрь, декабрь я провела в Подмосковье: Руза, Истра. Там, на фронте, под Москвой, я встретила своего учителя. Послали меня в Новопетровск под Истрой: я должна была встретить человека, получить все разведданные и принести. Пройти невозможно - везде посты. Я смотрю: ребята дерутся. Я ввязалась в драку, и в этой беготне и толкотне прошла все посты. Когда я пришла в назначенный мне дом, это была бывшая парикмахерская, - дом стоял разрушенный. Я говорю пароль: "Можно волосы отстричь?" Там сидит старик: "Иди отсюда!". Я ушла, потом пришла еще раз. Он меня как схватит: "Какой дурак тебя прислал сюда?" Это был наш учитель математики Шлейман Николай Антонович. Мы просидели с ним всю ночь. Он вселил в меня упорство: "Все равно мы выше фашизма. Будет трудно, но ты держись!" Я б ему памятник поставили до самого Марса! А сразу я его не узнала, потому что он был загримирован под старика.
В другой раз я пошла в разведку в Ржев: ржевские подпольщики собрали все данные, и я должна была их получить. Я была маленькая, "метр с кепочкой", пошла как сопливая девчонка. Трое суток я в склепе сидела, ждала. Февраль месяц! В ноябре я была под Москвой, а уже февраль месяц... Сидела, руки отморожены, ноги, голодная! А мальчишка, который меня встречал, кормил меня: кусок хлеба и теплая вода. Я варежки потеряла - и он мне дал, сшитые из рогожи. Таким путем и шла. На Ржев нас посылал Рокоссовский и начальник штаба армии Сандалов, он известный человек. С ними у меня и потом были контакты. Нас было четыре девочки и мужчины-разведчики. Все пошли на Ржев, на связь с подпольщиками, которые собирали все данные, и я одна вернулась. Двое погибли, а остальные - не знаю. После возвращения из Ржева я получила в награду плитку шоколада, но мне сказали: "Съешь здесь, с собой не таскай".
Сорин Семен Григорьевич: Иногда ночами я не спал совсем, открывал глаза и видел этого мальчонку, его небольшую голову на длинной шее. Парнишка бежит к нам, шинель болтается на нём, видно, что бежать ему трудно, сапоги велики. Он хлюпает по грязи, а командир заградотряда орёт: - куда бежишь, сволочь! Куда, мать твою...
А я вижу - он не сволочь! Он ещё ребёнок. Его взяли у матери и сразу на передовую. Здесь его гнали в атаку, а он ребёнок, он испугался! Он видел, как умирают ребята вокруг, и он испугался...
В этой атаке, которую я никогда не мог забыть, немцы положили почти всю их роту.
А мы лежим и ждём. Чего ждём? Когда атака закончится. А чего ждать, когда почти все ребята убиты? Кому идти в атаку? А он, мальчишка, ещё живой, он и побежал к нам. А куда ему ещё бежать?.. Но старший лейтенант кричит:
- Куда бежишь? Поворачивай вперёд! А ты, Семён, стреляй! Чего ждёшь?..
Я даже не прицелился и выстрелил. И он упал. Но я надеялся, что парень только ранен, и ждал вечера, чтобы подползти к нему. Я подполз, но мальчонка был мёртвый. Я понял, почему его шея казалась такой длинной - он был очень худой, острый кадык торчал. Выражение лица было спокойное. Я подумал: может, ему стало легче. Но я знал, что мальчишка хотел жить! Он хотел спастись, когда повернулся к нам. А я убил его. А он хотел жить. Он хотел жить!
Старший лейтенант принёс мне в окоп полный стакан. Мне помогло, и я заснул. Но парнишка этот остался со мной, и вина мучает меня до сих пор, а легче становится только после целого стакана.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ"Историческая правда"
06:00 11/12/2012
